Лучшую роль (Алекса) в фильме сыграл Джереми Айронс, от лица "Алекса" и рассказано, как снимали картину. Другой монолог принадлежит как бы хозяйке дома, Диане (Шинед Кьюсак). И вот она приехала, молоденькая, глупая американочка (короткое платье, пухлые губы, еле заметная истеричность поведения), и все мужчины в округе забегали вокруг нее, засуетились: и этот кобель Ричард, и скульптор, и Бернардо, и вдруг вернулись издалека трое молодых ребят, и даже совсем дряхлый Жан Марэ проявил интерес. Правду что ли говорят про запах девственности? Я сохранял спокойствие. Я уже давно не представлял опасности для женщин - болезнь, знаете ли, многое меняет. Мне осталось другое, возможно, более утонченное удовольствие - наблюдать и советовать. И я стал ее наперсником, мне она открылась: действительно, все еще невинна (в 19 лет? молодежь боится заразиться?) А я-то гадал, почему она себя почти не может контролировать, почему взгляд ее мечется с одного парня на другого, зачем она ночью подсматривает за парочкой, а днем разглядывает китайские гравюры и слушает "Portishead": I just so wanna be a woman. Мне она рассказала про первую неудачную попытку стать женщиной (парень оказался слишком груб), про вторую ее неудачу я догадался сам (он был ничего, этот рыжий англичанин, но чересчур пьян). Бедная девочка, так недолго и уверенность в себе потерять (мне уже начали мерещиться голоса, или действительно кто-то рядом прошептал: дорогой, и совсем это не смешно). Я был чуток, нежен, мудр, но еще и вездесущ - она шагу не могла сделать без меня (конечно, я помню: роль придумал для меня Бернардо, сам он, естественно, не мог появиться в кадре). Пожалуй, мы добились своего: ей, простите грубость, таки вставили, но парня она забудет быстро, а запомнит навсегда - меня. Я знаю, что в Канне критики осмеяли фильм (может ли быть участь страшнее?), но меня это уже не слишком волнует: я слишком болен, слишком ноет мое сердце, слишком шумит моя кровь, оставьте меня, дайте только последнюю сигарету. Пусть переживает Бертолуччи. Я почти не помню то лето, когда умер Алекс, и сомневаюсь, что он вообще когда-то существовал - слишком совершенен в мудрости своей. Но в то лето по воле Бернардо к нам приехала она - дочь моей старой подруги - длинноногая и невинная, чем достоинства ее, по сути, и исчерпывались. Ищущий взгляд - каждый мужчина на ее пути был потенциальной "открывашкой" - средством обрести райское наслаждение - "швепс", и холод, жар, свежесть, тайна в каждом пузырьке. Она смотрела всем в лицо с бесстыдной наивностью, она оголяла ноги и грудь, скакала, как дитя - святая простота, источник раздражения циников, предмет любования стариков. Алекс говорил, что она что-то ищет, но то, искомое, было столь доступно, так лезло, перло из всех щелей и окон нашего дома, перенаселенного алчущими мужчинами, что ее тягостное томление казалось нам смешным. Можно было делать ставки, отгадывать, как при чтении детективов старушки Агаты, кто же, кто из них придет к ней наконец - ей же так хочется, чтобы кто-то пришел. А они бродили вокруг, сглатывая слюну, похлопывая по попке, мой муж нежно проводил по гладкой щеке деревянной скульптуры, сделанной с нее, Ричард облизывался. Но она еще не доросла до мужчины - перед отъездом в Америку шлепнулась с желторотым мальчишкой под оливой. Впрочем, все так долго к этому шло, что любопытство наше тогда уже угасло. И светило солнце без конца, и Италия дарила нам нектар желанья, и все вокруг были готовы трахаться, пить, курить травку, на травке и возлежа, и мне хотелось уехать куда-нибудь, где серо-серо, но у жизни есть темп, и нет святой простоты, и длинный плащ закрывает чужие длинные ноги, и где обсужденье чьей-то девственности - не самое интересное занятие.
Совсем скоро после того, как в России показали "Ускользающую красоту", был показан фильм еще одного прижизненного классика европейского кино - Микельанджело Антониони, "За облаками". Экспресс-диагноз: 84-летний режиссер занялся тем же, чем и 55-летний: рассматривал обнаженных юных девушек.
|
