Михаил Козаков об "Актерской книге" (издательство "Вагриус", серия "Мой двадцатый век")

"Я пугаюсь, когда вижу себя на телеэкране"

В "Актерской книге" Михаила Козакова - Ахматова, Зощенко и Евгений Шварц мельком, МХАТ пятидесятых, "Гамлет" в театре им. Маяковского и "Современник" шестидесятых, Охлопков, Ефремов, Евстигнеев, Волчек, Гафт. И, как принято говорить, многое другое.
В этом интервью не будет вопросов - почему уехал, почему вернулся. Это не то, о чем хочется говорить. Многое становится понятным при чтении его мемуаров, многое и должно остаться непонятным.

- Михаил Михайлович, Вы довольны своей "Актерской книгой"?
- Я доволен. Во-первых, самим фактом выхода ее в России этим тиражом. Доволен тем, что вторая книга (а в том вошло их две - "Рисунки на песке" и "Третий звонок") опубликована полностью - это для меня очень важно. Некоторым сокращениям из-за этого подверглась первая часть, но она печаталась и ранее. Что касается "Третьего звонка", то написан он был в Израиле, публикуется впервые.

- Каков был уровень внутренней цензуры при написании ваших мемуаров?
- Какой цензуры? Я писал абсолютно свободно, меня ничто не ограничивало. И если я что-то потом при редактуре выбрасывал, то исключительно потому, что был чем-то недоволен в себе. Я не хочу приводить примеры - ну, допустим, была написана глава об одном человеке. А потом я понимал, что она написана не так, как я бы хотел ее написать. И я ее выбрасывал.

- Как вам кажется, найдутся ли люди, которые обидятся, прочитав вашу книгу? Кто-то из тех, кого вы упоминаете в своих мемуарах?
- Наверное, да. Всегда находятся те, кто обижаются, и с чем-то несогласны. Некоторые меня могут обвинить в антисемитизме, а некоторые - в русофобии. А на самом деле нет там ни русофобии, ни антисемитизма. А есть некий взгляд на какие-то вещи в целом. Потом, я ведь писал книгу о себе. О своем восприятии. И неоднократно подчеркивал это.

- Вы сами - обидчивый человек?
- Я отвечу словами Тригорина - я отходчивый человек. Когда хвалят - приятно, а когда ругают, то пару дней я чувствую себя не в своей тарелке.

- Рекламный текст вашей книги на Московской ярмарке начинался с первой строки гафтовской эпиграммы - "Все знают Мишу Козакова". Вы помните эту эпиграмму целиком?
- Она давно написана: "Все знают Мишу Козакова, всегда отца, всегда вдовца, начала много в нем мужского, но нет мужского в нем конца". Это было написано лет двадцать назад. Потом он написал еще одну, а сейчас он еще продолжил - после моего возврата в Москву. У него целая "козаковиана" получается. Я, честно говоря, не слишком вникал в смысл. Хотя - эффектно...

- В своей книге вы практически не пишете о себе как о кинорежиссере...
- А я и не считаю себя кинорежиссером. Я делал телевизионные вещи. Я всегда экранизировал пьесы. Это и "Маскарад", и "Фауст", и "Дорога" с Олегом Далем. То, что я делал в кино - "Покровские ворота", "Безымянная звезда", "Визит дамы", "Тень" - делалось по пьесам. Это был театр в кино. Я никогда не снимал чистое кино, я не умею это делать. Я пытался найти для театра кино- или телеязык.

- В ваших "Покровских воротах", вновь недавно показанных по ТВ, свою первую главную роль сыграл Олег Меньшиков. Скажите, а почему именно он? Это же, по фильму, практически "Молодой Вы"...
- Да, я, мое поколение, молодые конца пятидесятых. Те, которые потом стали шестидесятниками. А Олег... Дело в том, что я, вообще-то, мало пробую актеров на роль. Ну, максимум, двоих. Трое - это для меня уже черезвычайная цифра. Просто я заранее знаю, чего я хочу. И это был единственный случай, когда я перепробовал бог знает сколько парней. Я боюсь соврать - пятнадцать или девятнадцать. Я пришел в отчаяние, потому что если бы я не нашел парня, мне необходимого, как-то выражавшего дух того времени, и обаятельного, и умного, и так далее, то картину бы просто пришлось закрыть. Однажды я шел по "Мосфильму" - совершенно расстроенный - и встретил Сергея Соловьева. Он спросил: "Чего ты такой мрачный?" Я объяснил, что не могу найти героя. Объяснил, какого. Соловьев мне ответил: "И не найдешь - ты же ищешь "шпаликовского мальчика". Теперь другое поколение, Миша". Я совсем впал в уныние, а потом пришел домой, и жена сказала, что видела одного парнишку в киевской какой-то картине про партизанов. И она записала фамилию - Меньшиков. Я объявил розыск, узнал, что он - в студии Малого театра. И тут же еще узнал, что он снимается у Михалкова - в "Родне", в эпизоде. Мы пригласили его на съемку - на пробы, он вошел в кадр, и оператор - Толя Немоляев, которому уже надоело снимать этих костиков, успокоившись, отошел от камеры, а я сказал "Уф-ф-ф, стоп, все, здорово, хватит!" Прямо на пятой фразе.

- Если вспомнить о вашей театральной карьере, то в глаза бросается огромное количество театров, где вы работали. Есть ли любимый?
- Вы знаете, в каждом театре было что-то хорошее. Но если вспоминать любимый период... Гамлет, которого я сыграл у Охлопкова в театре имени Маяковского - это было счастье вообще, лотерейный билет. Но самым счастливым для меня - самым! - был ранний "Современник". Последняя счастливая роль была в "Обыкновенной истории". А потом пошли большевики эти все, декабристы, и, хотя я еще там работал, что-то сыграл, но любимое время для меня - это с "Голого короля" в 1960-м до шестьдесят шестого года. Хотя потом я работал у Эфроса и сам что-то ставил...

- В своей книге вы писали, что до сих пор вам иногда снится "Гамлет". Кем вы видете себя во сне? Бываете ли вы Полонием или Клавдием?
- Нет, нет, в снах же все трансформируется. Я, кстати, играл не только Гамлета - я играл Полония в "Ленкоме", но это к слову. Сейчас "Гамлет" меньше снится. Это ведь в восемьдесят третьем году было написано - про сны. Они были всегда актерские. Вдруг играют "Гамлета", но почему-то без костюмов. Или, допустим, кто-то забыл текст. Или опаздываешь на сцену. Или выходишь на сцену, а зал почему-то свистит. Или наоборот. Когда-то я пытался читать Фрейда... Но, на самом деле, я ему не доверяю. А Гамлет... Неважно, как я играл, хорошо или плохо, но я вдумывался в слова, в мысли, я же не просто произносил монологи. Роль влияет на актера, и именно Гамлет сформировал меня.

- Вы вспоминаете фразу вашей мамы - "диван лезанфан" ("devant les enfants", "рядом - дети!", В.Л.). Сами вы терпеть не могли эти слова, потому что после них взрослые прекращали самые интересные разговоры. Часто ли вы теперь произносите эту фразу при ваших детях? Или вы говорите при них все, что вам хочется?
- Если сравнивать наше поколение с поколением моих родителей, то, к сожалению, приходится сознаться: я иногда говорю лишнее при детях. В этом смысле родители - притом, что они были откровенны со мной во многих вопросах - были более и строги, и корректны.

- Но вам же не нравился этот "диван"?
- Ну, не нравился. Но они были правы - не все сразу, не все - для детских ушей.

- Вот еще одна фраза вашей мамы - "Мы умрем, и никто не узнает нашего вкуса". У вас есть возможность сейчас демонстрировать свой вкус. Каков он?
- Ну, мама-то, как женщина, говорила об одежде. Мы тогда жили бедно. Я же не женщина, и не придаю этому особого значения. Человек должен быть одет так, чтобы не возникал вопрос, почему он так одет. В ту или другую сторону. Одежда должна соответствовать обстоятельствам. Человек не должен фраппировать окружающих своим костюмом. Например, он не должен приходить в театр в равных джинсах. Да, рваные джинсы очень удобны при походе на рыбалку, но в театр в рваных джинсах я не пойду. Хотя я и считаю спортивную джинсовую одежду более удобной и простой.

- Серия, в которой вышла ваша книга, называется "Мой двадцатый век". Какие имена для вас - двадцатый век? Вы можете назвать фамилий пять?
- Я могу больше назвать.

- Ну конечно больше, но - те, которые самые-самые?
- Я скажу о поэзии. В поэзии двадцатый век для меня - Ахматова. Мандельштам. Бродский. Пастернак. Самойлов. Тарковский Арсений. И я не могу никого выделить. В музыке - Шостакович. В кинематографе - Феллини. Если же говорить только о России, то в прозе - Набоков, Булгаков. Видите, получается уже гораздо больше пяти.

- Вопрос был некорректный... b>
- Нет, просто пять никак не получается. Вот если бы вы спросили, какую книгу я бы взял с собой на Луну, я бы ответил.

- А какую?
- Полное собрание сочинений Пушкина. Есть такое - в одной книге.

- Невозмутимость вашего лица...
- Невозмутимость? По-моему, лицо у меня даже слишком возмутимое. Когда себя на телеэкране вижу, я пугаюсь. Это у Ширвиндта невозмутимое лицо, а у меня оно даже чересчур выдающее меня. В ролях бывает невозмутимое лицо. Как у дядюшки Альфреда в "Здравствуйте, я ваша тетя".

- Вы пишете о том, что любите играть идиотов. Как в "Здравствуйте, я ваша тетя" или в "Соломенной шляпке". Есть ли какой-нибудь идиот, которого вам бы еще хотелось сыграть?
- Ой, и очень много. Я обожаю комедии.


Валентина ЛЬВОВА