| "Чайник в Париже"-8 |
| На стартовую страницу "ЛЬВОВНА" | К началу сериала "ЧАЙНИК В ПАРИЖЕ" | К предыдущей серии | К следующей части |
|
После таких подвигов чувствуешь себя способной на многое. Даже на общение с властями. Пора, пора уже была предъявить себя французской полиции, обольстить какого-нибудь местного Наварро или Мегре и получить дурацкую карточку, закатанную в пластик, которую галлы почему-то предпочитают нашим краснокожим паспортинам.
Еще в России французские сотрудники посольства сказали, что идти надо будет в Ситэ, главную префектуру Парижа. Приодевшись и надев для солидности очки, туда-то я и отправилась. Солнышко сияло, облачка по голубенькому фону шастали, Нотр-Дам украшал пейзаж, Сена, как ей и положено, текла. В префектуре, поинтересовавшись, куда мне, собственно, надо идти, я получила ответ неожиданный: мне протянули бумажку со списком префектур всех округов Парижа. - Вы в каком округе поселились? В одиннадцатом? – спросила дама, ответственная за давание справок. – Значит, пойдете в двенадцатый, в отделение по приему иностранцев. Сообщение было нелогичным, но я подчинилась. В двенадцатый – так в двенадцатый. Хоть не в 13-й – и на том спасибо. Но чувство засело в груди какое-то нехорошее. Только что все вокруг казалось доброжелательным и приятным – и вот уже пшик. И люди в метро совсем несимпатичные, и отражение собственное в витрине – гадкое, и пейзаж в связи с удалением от центра испортился. Впереди показалось скучное, безликое сооружение из бетона. Значит, здесь. *** Нужную дверь искать не пришлось. Во внутреннем дворике полицейского участка эту дверь уже нашли до меня человек триста. Они стояли в плотной, душной очереди. Молча. Как в Мавзолей. Единственное отличие: вряд ли в Мавзолей когда-нибудь приходило столько алжирцев, марроканцев и индусов одновременно. Где-то в глубине очереди плакали маленькие дети. Родители их утешали на самых разных наречиях, не имеющих ничего общего с французским языком. Кто-то курил. Вид у всех был покорный и несчастный. Такой вот бывал на картинках у крепостных крестьян, пришедших отдавать барину последние рубашки. Или у дяди Тома, сидящего на пороге своей хижины. Или у рабыни Изауры на хлопковой плантации. «Может, мне не сюда»,- подумала я, но сама в глубине души уже знала точно: сюда. Обольщаться не стоило, и через минуту мне это подтвердил охранник, к которому я все же подошла на всякий случай. Представилась, сказала, что я журналист, показала документы. - Да-да, мадам, вам нужно встать в очередь, - гостеприимно сообщил страж. - О-ла-ла... - Это еще ничего, - охранник попытался меня утешить. – По понедельникам очередь доходит воот до той арки. Люди приходят за два часа до открытия. Попрощался он со мной, сказав для проформы свое «дезоле», то бишь – «сожалею». Французы часто говорят, что они - «дезоле». Поводов для этого предостаточно. *** В момент начала этой пытки был полдень. Учреждение закрывалось в 4-30. Это сообщалось в записке на двери. Причем записка заканчивалась издевательской надписью: «спасибо за понимание». Может, кто-то и изъявил бы понимание после первого часа стояния. Или после второго. Моего же понимания хватило минут на двадцать. В это время я мотала головой, с интересом разглядывая собратьев по испытанию. Многих из них вечером на узенькой улочке я бы испугалась. Некоторых испугалась бы и днем на широком бульваре. Такие верзилы мне раньше попадались только в американских фильмах про проблемы Гарлема и в рэповых клипах. Европеоиды в массе смуглых или черных лиц мелькали редко. Один процент от общего числа, не больше. Держались они (европеоиды), как партизаны на допросе. В глазах были видны шевчуковский «неродившийся крик» и неподдельное изумление. Остальная публика была грустной и кроткой, что выдавало определенную привычку к мучениям подобного рода. Господи, в скольких же отстойниках им надо было побывать, чтобы стоять так, без движения и возмущения?! Между тем, возмущения действительно не наблюдалось. Маленькими шажочками люди передвигались к цели несколько мгновений, в здание запускали человек десять, после чего минут пятнадцать народ мог проводить сложные математические вычисления: получится ли войти в дверь до закрытия? В это можно было, как в Россию – только верить. Общие аршины не подходили. *** Порог я миновала в 16 часов 15 минут, сутулая, униженная и тупая. Вспоминалось детство: прабабушка идет со мной в магазин, занимать очередь за колбасой. К трем продавщицам петляли три очереди. Бабуля ставила меня в одну (там – сосиски), а сама шла ждать докторскую, за два девяносто. Однажды я отошла на пять минут, договорившись со сзади стоящей теткой, а когда вернулась, тетка стала кричать, что в первый раз меня видит. Боюсь, я никогда не забуду свое потрясение: эта ненависть, эта ложь, эта брань, а меня некому защитить, потому что в толпе, уже расплывающейся у меня на глазах из-за слез, было совершенно невозможно найти бабулю. В парижской очереди никто не кричал. Здесь меня унижали те, кого мы все ждали - молча, без злобы, равнодушно. Унижали, даже не зная о моем существовании. Винтики машины под названием «государство», охраняющие страну от нежелательных элементов. Оказаться в этой роли в городе, где – если верить старику Хэму - «праздник всегда с тобой»... Какая насмешка!.. *** В помещении у меня проверили сумку, потом пропустили через металлоискатель. Наверху выдали талон розового цвета с цифрой. Кому-то доставались талоны голубые. Что это значило – понятия не имею. В комнате сидело человек тридцать, все – с разноцветными бумажками. Я рухнула на стул, похожий на вокзальные пластиковые, и стала ждать. Откуда-то из-за угла иногда выкрикивались цифры. После каждого крика кто-то подскакивал и торопливо шел на голос – то женский, то мужской. Мой номер был произнесен мужским. За углом был ряд столов, напоминающий столы в тюремном зале свиданий. В каждом отсеке кто-то суетливо выкладывал документы на стол и ждал вердикта от клерков и клеркинь. Моим визави оказался месье лет тридцати, эмоциональность которого можно сравнить лишь с чувствительностью резинового шланга. Месье слушал меня секунд тридцать, потом взял несколько бумажек из моего досье, вытащил одну из четырех фотографий (3х4) и спросил, есть ли у меня свидетельство о рождении. - Простите? Вот ведь паспорт... - Нет, нам нужно еще и свидетельство о рождении. Вы замужем? Тогда нужно еще и свидетельство о браке. Дети есть? - Нет-нет, - поспешно ответила я. Представить даже страшно, сколько бы бумажек потребовалось для детей. - Значит так, - продолжал месье, - вы берете вот это – (он протянул мне какой-то листик) – переводите на французский свидетельство о рождении, о браке, и со всеми документами идете в Ситэ. Пол стал уезжать из-под стула. Круг замкнулся. - В Ситэ??? - Да, в Ситэ. - Но я была в Ситэ! Я была в Ситэ, и меня отправили к вам. - Ничего удивительного, - ответил месье. – Это мы должны назначать рандеву в Ситэ. Всего доброго. *** Пошатываясь, я вышла из здания. К этому моменту было уже почти пять, и у дверей раздавались какие-то шумы. Совсем недавно бывшие покорными обитатели очереди, не успевшие войти до половины пятого, теперь бузили. Мадам клеркиня выдавала им номерки на завтрашнее утро, и здесь уж каждый был готов прокричать соседу, что «вас здесь не стояло!» Я отошла подальше от бучи, достала выданную мне бумажку про рандеву в Ситэ. Там стояла дата – 31 декабря 2002 года. 14-00. Здравствуй, дедушка Мороз, борода из ваты... Нет, тут лучше подходит другое: вот тебе, лапушка, и Новый год. |
