На следующий день я пришла в «Ле Типазу», полная как дурных, так и радужных предчувствий. И вот ведь парадокс – обе разновидности предчувствий меня не обманули.

Очкастый месье, похоже, удивился, что я вообще появилась. Но не огорчился. Улыбнулся любезно, но как-то в этой улыбке я не чувствовала  понимания моих проблем.

- Бернар, - говорю (как вы понимаете, «зубровка» сближает), -  так как там с квартирой?

-         О, но она же вам нужна не сейчас? – искренне удивился Бернар.

-         Да, не сейчас, -  мне стало что-то нехорошо, но я крепилась из последних сил. – Сейчас мне нужна бумага. Бумага, что у меня есть адрес в Париже. Иначе ваше посольство во Франции мне не даст визу.

Бернар застыл в недоумении.

Да, вчера был вечер, сегодня – нечто, что вечера мудренее, и «бла-бла-бла» за бокальчиком вспоминались с трудом.

-         Но вы же здесь! У вас есть виза!

О, святая простота! О, абориген! Главное теперь: лицо удержать в рабочем состоянии, а то оно вот-вот превратится в тыкву.

-         Это туристическая. – проныла я. - С ней долго нельзя. Можно только по Лувру походить – и домой.

-         А-а... – сказал Бернар, - так вам нужна не квартира, а бумага?

Я закивала, как кивают только китайские болванчики и женщины на грани нервного срыва.

-         Тогда я могу написать, что вы будете жить у меня. 

-         ???

-         Ну, это же несложно. Буду в Москве – тоже ведь поможете?

***

 В Россию я возвращалась с трофеем. После долгих и мучительных метаний все получилось как-то слишком легко.
Неправдоподобно легко.
Я вдохнула, выдохнула. Снова вдохнула и снова выдохнула. И внезапно поняла: за неделю я ни разу не видела... Эйфелевой башни.

Париж ли это был?

Нет, не думайте, что это демагогия. Я серьезно спрашиваю: Париж ли это был?

Мечта моего детства? Отрочества? Юности? Тот город, в который я впервые приехала с любимым человеком зимой, и где видела радугу над Триумфальной аркой?

Все было серо тогда, тускло, была середина января, пошел дождь, и мы встали под какой-то карниз на Клебер и просто посмотрели направо. Да, там была радуга. И да, это был Париж.

Вы обращали внимание, как приятно звучит фраза: «они бродили по улочкам Парижа», и как неестественно – аналогичное предложение с местоимением «я»?

«Я бродила по узким парижским улочкам».  Хм. Это – абстракция. Посмотрела бы я, как некто восторженный бродит рядом с авеню Жореса, натыкаясь то и дело на местную афрофранцузскую шпану – любителей рэпа, счастливых обладателей кроссовок и широких, спущенных чуть ли не до колена штанов. А если «бродить» где-то в центре, то здесь параллельно тебе будут наслаждаться романтикой тысячи других туристов, вместе с тобой спускающихся от Оперы к Сене. Это все равно, что сказать: «Я бродила по Красной площади во время демонстрации».

Нет, конечно, место для одинокого «брожения» найти можно, но только там обычно скучно: идешь себе, ноги гудят уже, достопримечательностей нет, метро не встречается, такси не останавливается, а вот уже и стемнело, и этой улицы явно нет на бесплатной карте, которую ты взяла на отельной стойке. И даже глазение в витрины не спасает, ибо все магазины в нетуристских местах имеют обыкновение закрываться максимум в восемь.

Приходится снова сворачивать на тропу туриста и, прижимая сумку к сердцу (воруют!), расталкивать мощным плечом себе подобных.

Но это я отвлеклась что-то.

Лирическое отступление, не иначе.

***

Просидев в Москве некоторое время в ожидании визы, я почувствовала: Париж приближается ко мне, как комок подкатывает к горлу. 

-         Счастливая! – говорили мне подруги.

-         Везучая!

-         В мыслях-то небось уже там, под каштанами?

Самое грустное было в том, что счастья я не испытывала. Мечта лежала у меня перед ногами, а я... чувствовала лишь жуткий, животный страх: мне снова надо будет искать квартиру, мне придется разговаривать с буржуа, для которых слова про «Комсомольскую правду» - пустой звук, мне каждый день нужно будет доказывать: да, я иностранка, но я не украду у вас ваши желтенькие евро.

«Блин, - говорила я себе, - но ведь ты ЭТОГО  хотела. Каждый раз, когда ты видела человека, бывшего в Париже, ты невольно ощущала и его превосходство, и жгучую зависть, и желание быстро-быстро разбогатеть. Ты начинала подсчитывать: вот, если откладывать из стипендии... А потом – из зарплаты... Или выиграть в лотерею...»

Да, я этого хотела. По большому счету – только этого «материального блага» и хотела вообще. А теперь сама себе портила весь кайф.

***

В Париж я прилетела в конце августа. Шел дождь, зонтик остался в Москве. Мокрые волосы, вечер, чашка кофе на Больших бульварах. В глубине кафе молодые ребята играли в настольный футбол. Толстый парень в клетчатой рубашке забил гол и, довольный, мне подмигнул. Я улыбнулась. Пока все было вполне славно, картинка получалась симпатичная: обаятельная, слегка печальная молодая женщина подносит к губам маленькую изящную кофейную чашечку. За окном шумит город,  рядом люди отдыхают, на стене висит гравюрка с изображением Сены.

Это был фильм. Но как бы не про меня. В этом кино я была почти совершенством: никаких промахов, глупостей, подскальзываний на банановой кожуре. Все будет завтра. И я подумаю об этом завтра.

***

Утром жизнь началась с белого листа. Ни знакомых, ни родных, ни «наводок». Крошечный номер в отеле, газета с объявлениями в руках, телефон, бесконечное нажимание кнопочек.

В ушах стояла одна фраза - «квартира сдана, сдана, сдана, сожалею, мадам». Еще несданные квартиры отсматривались по три штуки в день. Везде хозяева тщательно проверяли досье претендентов, после чего обещали перезвонить. Из списка виденной мною парижской недвижимости почему-то больше всего запомнился склеп в Марэ.

То есть не совсем склеп, но ощущение было такое. Толстенные стены, здание шестнадцатого века, улица Севинье. Одна комната, очень узкая и вытянутая, запах сырости и, извините, «Истории».

-         А во внутреннем дворе здесь проходят иногда дефиле, - гордо сказал квартирный агент. – Раньше тут жил фотограф.  Богемное место, как раз для журналиста.

В «богемном» углу стояла раскладушка. На случай прихода «богемных» знакомых. В другом углу обитала электроплитка с двумя конфорками. Было холодно, я спросила про отопление.

- Да, конечно, - мне показали электрический радиатор.  И пообещали поменять разбитое стекло.

Вариант казался заманчивым – исходя из понимания парижской жизни именно как фильма. Шестнадцатый-то век! Да Д’Артаньян еще не родился!

Но холодно.

Но – экзотика.

Но тесно. И недешево.

Но – шестнадцатый век.

-         Я подумаю?

-         Подумайте. Может, по бокальчику вина?

-         Нет, спасибо.

-         Тогда звоните.
Я не позвонила.