Часть вторая, как это было

Отсмотренные мною квартиры делились на две категории.

1. Те, где хотелось бы жить, но меня не спешили туда заселять.
2. Те, где можно было поселиться хоть завтра, но я бы там повесилась через два дня.

Опишу один из вариантов второй категории:

Мадам Пьер, чьи плечи укутаны шалью грязно-розового цвета, осматривает пришедших. Нас трое – девушка-японка, мать юного, жаждущего самостоятельности француза, и я. Дура-дурой. Мадам Пьер довольна: в ее распоряжении – как раз три конуры, обставленных стандартной мебелью ИКЕА: кушетка + шкаф + столик + торшер + электроплитка в стиле «дача форэвэ». Каждая конура – где-то 18 квадратных метров, причем в эти «метры» входят и «удобства». Лифт не работает.

-         Это временно, - говорит мадам Пьер, но ей как-то не веришь. Особенно – поднявшись на шестой этаж.

Сама мадам напоминает о романах Бальзака. Или Достоевского. Возможно, старушка-процентщица выглядела именно так. Во всяком случае, именно сейчас я понимаю, что Раскольников был не так уж и жесток.

Кстати, ей все равно – русская я или нет. Ей все все равно. Конурку такого типа не жалко отдать даже необузданным московитам. Глядя на застывшую любезную маску, на черепашьи морщины мадам Пьер, ты представляешь, как когда-то она впервые изобразила эту вежливую мину, и лицо смялось, как лист бумаги, чтобы уже не разгладиться никогда.

По отношению ко мне мадам Пьер держится покровительственно. Почему-то ей кажется, что для чахлой дочери российских лесов ванная с белым кафелем памяти школьных туалетов – это чудо. Да, пожалуй, своего потрясения я и впрямь не могу скрыть: квартирка мала, район – так себе, и за ТАКИЕ бабки???

-         Я вам перезвоню завтра, - мямлю я.

В ее глазах – уверенность: да, эта – перезвонит. Она ничего не найдет, и она перезвонит.

-         Перезвоните. Не пожалеете. Здесь светло и уютно, - сообщает мадам. 

Перекрывающий небо серый дом напротив не в счет.

Улица Гуттенберга, а ведь хорошо звучало! Ведь казалось, что где еще жить журналисту, как не на «гуттенберговской»?..

***

Между прочим, действительно - знаки, которые могли бы привести к удаче, начинаешь искать сразу: гороскоп в «Паризьен», удачное название улицы, комплимент от официанта в кафе с утра, слово «солнечная» в описании квартиры, красивая вывеска булочной напротив облюбованного дома. Цветочный магазин с названием «Valentina», встретившийся по пути.

Моментально ты переносишь себя сюда. Вот, я здесь живу. Я выхожу на улицу утром и иду покупать газету и багет. Нет, багет лучше попозже, потому что потом я пью кофе вот здесь, по соседству, причем пью я его с чудесной бриошью. За воон тем столиком, почти под деревом. Мимо проходят люди, журчит французский из всех щелей, а я читаю себе «Монд» или еще что-нибудь, и не обращаю внимания на...

...восхищенные взгляды мужчин, к примеру.

Или на очередь... А куда она, кстати?

Оказалось - в тот самый дом. Народ жаждал занять мое место за столиком и съесть мою бриошь.

Потом, когда я вернулась в Париж через некоторое время и снова стала искать квартиру, что превратилось уже в своеобразный вид спорта, я поняла – та очередь была и не очередь вовсе. Ну, собрались человек семь, подождали минут пять. Отсмотрели конурку 5 х 2 с половиной и остались с тоской в глазах убеждать хозяйку, что в качестве жильца они – зэ бест. Особенно старался крупный мужчина лет тридцати, восточного происхождения. Правда, он с трудом помещался в закутке, символизирующем удобства, но это его не смущало. Еще его не смущало, что кровать расположена под потолком, на антресолях, и приставлена туда старая лестница в стиле «мечта садовода».

Оригинальность конструкции обещала многое: если верить американским фильмам, то человек, увидев странный сон, имеет обыкновение подскакивать, как черенок граблей, на которые наступили. Встреча моей головы и потолка в таком случае была неизбежной. Яростные прыжки в сторону будильника тоже не приветствовались. Что касается лестницы, то я даже думать не хочу о том, как красиво бы я летела вниз, собравшись – допустим – среди ночи попить водички.

***

Эта радость стоила 700 баксов в месяц. Потом я увидела другие меблированные радости за эти же деньги. Или за чуть большие. Или – за слегка меньшие. Разница всегда была не в площади и не в том, стоят ли во дворе алчущие парижской прописки люди (они стояли почти всегда), а в квартале. В так называемом Латинском каждый чулан был осаждаем толпами «этюдьянтов», и цены прыгали вверх. Подальше от Сорбонны цены утихомиривались, но этюдьянты прибегали и сюда. Неделя заканчивалась, разведку можно было признать неудачной. И тогда...

***

Ну, чудеса – хорошая все же вещь. Ресторан «Ле Типаза», 21.00, за день до отъезда:

-         Кальвадос, месье.

Месье бармен наливает, щурится через очки, обсуждает мое нефранцузское происхождение.

-         О, русская? Патрон, эта мадемуазель – русская!

-         На здоровье, - глубокомысленно говорит патрон по-русски. Как потом выяснилось, так изъясняются в питейных заведениях часто: пытаясь выспросить у загадочных великороссов наш самый популярный тост, они выучивают именно эту фразу. Ведь не объяснишь же французам, что главный тост в России: «Ну, за?...»

Для этого самого «на здоровья» у патрона припасена «зубровка». Польская, но патрон гордится.

-         Водка бизона, - говорит он.

Я слабо протестую:

-         Бизоны, - говорю, - померли в Северной Америке. А это водка зубра. Совсем другой зверь, и вообще мне пора.

Патрон отказа не принимает. Зубры ли, бизоны – какая, в сущности, разница? Увидеть русского и не напоить – это как японскому туристу до Эйфелевой башни не добраться.

Тем временем месье бармен вступает в беседу.

-         Журналистка? Собираетесь здесь работать? Но тогда вам будет нужна квартира.

-         Как вы догадливы, месье, - говорю я с сарказмом, но боюсь, сарказм на французском не так слышен.

-         У моего приятеля есть квартира, которую раньше снимал русский физик. Он съезжает через месяц. Вас это интересует?

О, меня это интересовало. Даже очень.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
НА СТАРТОВУЮ СТРАНИЦУ "ЛЬВОВНА"