Перед Новым годом Рашид разорился. Конечно, все к тому шло. И все же исчезновение с карты Парижа тихого уголка, где я могла просто помолчать в компании, оказалось слишком внезапным. На прощанье я приучила Рашида к прослушиванию кассеты «ДДТ». Бессмертное произведение «Что такое осень» сработало даже в условиях барного интернационала, и весь последний месяц работы Рашид пил пиво под Шевчука.
В тот период, вообще-то, я нечасто наблюдала за любимым клубом неудачников. Шла тихая газетная пахота. В Париж приезжали Такеши Китано и Антонио Бандерас, потом был финал Кубка Дэвиса. С Китано и Бандерасом удалось сделать интервью. Первый потряс меня заявлением, что у нас, русских есть какая-то бубука.
Речь шла о национальных особенностях юмора, и вот те на – бубука. Французская переводчица с японского выпала в осадок. Далее в осадок отправилась и я. Такеши смотрел на нас со спокойствием истинного самурая и пояснений не давал. Мол, ты – русская, ты и разбирайся со своей бубукой. Еще он был усталым, а в середине интервью вдруг потянулся к пузырьку на вызывающе красивой тумбочке (дело было в отеле «Бристоль»), извлек из глаза линзу и закапал что-то в свое немигающее око.
Журналистов к Китано запускали по пять человек, и каждый представлял по стране. Так вообще принято на западе: эксклюзив с тамошней звездой обычно означает, что ты будешь в тесной компании коллег из самых разных государств. Конкуренцию они не составят (ибо бельгийцы с швейцарцами вряд ли начнут читать «КП», да и россияне не столкнутся с текстом-двойником в чужестранной прессе), но и поговорить спокойно и неторопливо – как принято у нас – не дадут.
Сбить Китано с конвейерного ритма удалось лишь однажды. И вопрос был, что называется, детский. Без поминаний в суе слова «эстетика». Дело в том, что в каждом фильме Такеши Китано обязательно есть сцена у моря. Я спросила, когда он увидел море в первый раз.
Тут требуется небольшое отступление. Дело в том, что в жизни каждого журналиста среди сотни интервью бывает очень мало таких моментов-вспышек, когда отвечающий на секунду отходит от строгого рутинного рисунка беседы. Говорильная машина, едущая по глубокой колее привычки, вдруг пробуксовывает, и “публичный” человек неожиданно становится просто человеком.
- Я очень хорошо помню, когда я увидел море, - ответил мне этот “просто человек”. - Я учился в третьем классе, мне было где-то десять лет. И мой отец вместе с несколькими друзьями поехал к морю. Он взял меня с собой, это было место недалеко от Токио. Мы пообедали там, рядом с морем. Но лучше всего я помню, что во время возвращения поезд был переполнен. Нам пришлось стоять, но рядом сидели два американца. Один из них посадил меня на колени и угостил шоколадом. Я видел, что отец был очень благодарен. И для меня в голове все смешалось – вкус шоколада, вкус моря, Америка. Это был первый раз, когда я видел море и ел шоколад.
Теперь каждый раз когда я вижу Китано в самых жестоких его фильмах, даже когда его пистолет разносит чью-то голову напрочь, я не могу отделаться от этой картинки: японский мальчик на коленях у американского туриста, впервые – это в десять-то лет! – пробующий шоколадку.
С Бандерасом приключилась совершенно противоположная история. Хоть убейте, вспомнить из сказанного им мне практически нечего. Разве что единственный момент, когда Антонио вдруг стал передразнивать Сельму Хайек. Мерзким таким тоненьким голосом он изобразил, как Сельма упрашивала всех своих знакомых сняться в фильме «Фрида».
- Сыграй Сикейроса! Сыграй Сикейроса! – якобы клянчила Хайек. А когда Бандерас согласился, начала причитать: - Только денег будет мало!
Еще Антонио передразнивал свою дочку, которая при просмотре “Детей шпионов” расстроилась и долго допытывалась у отца: “Папа, ведь это не твои дети?”
На премьере успокоенная девочка постоянно поворачивалась к соседям и сообщала: “Это все понарошку! Папа притворяется!”
Девочку понять можно: папа у нее профессиональный притворщик. Он разговаривает с любым собеседником (в данном случае – со мной) так, что ты понимаешь: интереснее тебя в этом мире сейчас для Бандераса никого нет. Обаяние от этого человека исходит такое, что чувствуешь себя дурочкой-девятиклассницей, в первый раз приглашенной на танец любимым мальчиком. В пору падать в обморок от нахлынувших эмоций.
И ведь, что примечательно: ну не была я никогда в жизни фанаткой Бандераса. Ну, мачо. Ну, хорош собой. Но только влетел в унылую комнатку для интервью этот смуглый испанец в белом свитере грубой вязки, и синее небо Гренады или там Севильи сожрало всю смурную муть вокруг.
Многие звезды, лишившись спасительного киноглянца, вблизи оказываются на редкость серенькими. В случае с Бандерасом на экране – пусть следующее заявление и прозвучит неправдоподобно – остается лишь процентов сорок его природного шарма. И этот шарм в действии был сильным потрясением для моей психики.
Элементарное доказательство: после интервью я ринулась брать автограф. С энтузиазмом школьницы, плачущей при виде Ромы Зверя. Или – более приятное сравнение – барышни девятнадцатого века, подставляющей свой девичий альбом под строчки модных пиитов.
Бандерас автограф дал. Нарисовал смешную рожицу, расписался. И аккуратненько так пожал мне плечико: не волнуйся, мол, лапа. Все будет хорошо. Обычное дело: Зорро прогуливается.
Последним пунктом по выбиванию из меня чайницкой сущности стал финал кубка Дэвиса. Не знаю как вы, а я впервые узнала про существование такого из книжки Кира Булычева “Гостья из будущего”. Ничего про теннис не ведала, а про крутизну Кубка Дэвиса была в курсе. Даже представить не могу, что было бы, если б ко мне – девочке лет тринадцати подошла какая-нибудь ясновидица и сообщила: написано тебе на роду поехать в Париж и смотреть финал главного теннисного соревнования планеты.
Тем не менее, это случилось. В Берси сошлись наши с галлами, среди зрителей был замечен Ельцин с супругой, а в пресс-баре тем временем журналисты кощунствовали, помещая свежайшие устрицы на пластиковые тарелки.
Пресс-бар этого славного места потряс меня основательно. Французы были щедры, как
А) сторона принимающая;
Б) сторона, заранее готовая к победе.
На фоне гигантских экранов мы пользовались этой фантастической щедростью хозяев и вопили, приветствуя каждый удачный удар наших.
Мы победили. Как в стандартном боевике – в последний момент, когда надежда уже почти сдохла. Кружочки из золотой фольги сыпались на наши головы, я с журналисткой из газеты-конкурента плясала что-то невообразимое на трибунах, а потом началась охота на Ельцина. Дело в том, что в момент триумфа российской команды развеселый экс-президент выскочил на корт. Он обнимался с теннисистами, подпрыгивал от счастья, а в это время его супруга Наина тихо ждала в сторонке.
- Ага! – подумала я. – Рано или поздно Борис Николаевич вернется к жене!
Выбрав стратегическую позицию рядом с супругой и задав ей какой-то глупый вопрос, я стала поджидать бывшего президента России. И он возник – высокий, быстро (на мой взгляд, слишком) передвигающийся и весьма довольный жизнью. Следующие моменты навсегда впечатались в мою память как абсолютно нехарактерные для обычного моего поведения.
1). Я побежала след в след, не забыв при этом включить диктофон.
2). Я успевала ритмично выкрикивать бредовые вопросы в стиле: “Как вам наша победа?”
Интересно, что охранники Б.Н. не дремали и ловко пытались отсечь сумасшедшую барышню от объекта. Ха-ха! Полувывернутая рука с диктофоном не дрогнула. Бред свободно слетал с уст. Ноги же семенили подле седовласового, но на удивление проворного старца так, что позавидовали бы и профессиональные бегуны.
Сейчас уже абсолютно неважно, что ответил мне Ельцин. И неважно, что ответили потом на мои вопросы Михаил Южный или его тренер. Все они выдали в диктофон нечто про веру в Россию, но ни один не пополнил мою личную коллекцию умных фраз, услышанных от знаменитых людей. Так часто бывает: вроде, событие эпохальное, но герои стойко далдонят что-то в стиле: «я смог играть в свой теннис».
Важна была сама атмосфера безумного, и – если задуматься, беспричинного счастья. В конце концов, как вопрошал Гамлет, что он Гекубе, что ему Гекуба???
Потом в кабачке в двух шагах от Берси наши болельщики отмечали победу. Растерянные бармены слушали крики: «Россия, вперед!» и настороженно смотрели, не собьет ли какую-нибудь картинку со стены наш флаг, которым ребята без конца размахивали. В это кафе ввалилась и я с толпой российских журналистов.
Лица у всех были безумные слегка, а в глазах горел щенячий совершенно восторг. Самый популярный тост – «за нашу победу!» И тут..
.
- Дамы и господа! – воскликнул некто. – Среди нас находятся папа и мама Себастьяна Грожана!
Господи, знали бы вы, как тут все сразу полюбили Грожана! Того самого Грожана, который пару дней назад выиграл у Кафельникова «три-ноль», а потом заставил нас понервничать во время тай-брейка в матче с Сафиным. Но теперь француз казался милым, симпатичным, и все россияне по очереди сходили к грожановским родителям, которые тихо и спокойно выпивали с друзьями где-то в углу.
Родители улыбались. А мы, стараясь перекричать друг друга, рассказывали им, какой Грожан прекрасный игрок.
Попутно я объясняла одной из коллег, почему напиток под названием “кир”, выпиваемый у стойки бара, стоит дешевле, чем за столиком. И тут до меня дошло: кранты! Я больше не ЧАЙНИК! Теперь я сама рассказываю, что такое “кир”, как проверять свежесть устриц и где дешевле выпивать во французском бистро (самые дорогие места – на террасе). Я объясняю приезжим знакомым, в каком районе лучший шоппинг. Я помогаю взять машину на прокат и купить билеты на поезд. Я не размахиваю купюрами в 500 евро (о Боже, неужели такое было со мной!) и не удивляюсь тому, что в ресторане прекращают кормить обедом после трех дня.
Пришел конец песням невиности – пора перечитывать блейковские песни опыта. Это не значит, что я перестала вести себя, как идиотка. Но мой бытовой идиотизм приобрел совсем иной оттенок. Даже войну с сушильными агрегатами в уличных прачечных самообслуживания я выиграла без особых психологических потерь. Что, кстати, стало последним этапом в освоении квартала.
С какой-то деревенской простотой он, квартал, привык ко мне. Он стал дарить мне подарки на день рождения, приветствовать меня на перекрестках, вовлекать меня в ту самую длительную процедуру расцеловывания на узкой улочке. Продавцы китайского фаст-фуда махали мне рукой из-за стекла, букинистка рассказывала про распродажу детективов в мягкой обложке, а булочница, завидев издалека, уже выкладывала на прилавок полбагета и любимую булочку.
Квартал выучил, какие напитки я предпочитаю. Какую пиццу захочу взять “на вынос”. Насколько нужно прожарить мой стейк и как именно подстричь волосы. Вот, собственно, и все – тот самый праздник, “который всегда с тобой”, наконец-то настиг меня.
…А последнее унижение при столкновении с французской бюрократией прошло на удивление весело. Медосмотр. Снова очередь. Все происходит где-то за перифириком – так называется парижский аналог “МКАД”. Мой рост измеряют, не попросив снять туфли. Я на каблуках, но им плевать: главное – поставить несколько циферок в табель.
Потом серьезные медбратья африканского происхождения раздают тару для, извините, мочи.
- Зачем?
- Ну, а вдруг вы беременны?
- А если я сдам анализы и успею забеременеть до следующего рандеву в префектуре?
- Э-э… - пугаются медбратья. – А вы планируете срочно забеременеть?
Я не планировала. Еще через месяц мне выдали, наконец, вид на жительство. И Чайник окончательно исчез из Парижа, уступив место крошечной чашке кофе, вряд ли заметной среди миллионов подобных чашечек.